Коре Холт

Конунг. Человек с далеких островов

KAARE HOLT

KONGEN. MANNEN FRA 1966

UTSKJAERET KONGEN. FREDLOSE MENN 1967

® Издательский центр «ТЕРРА», 1996

коре холт

Конунг. Человек с далеких островов

К ЧИТАТЕЛЮ

В последней четверти XII века в Норвегии начинается период «гражданских войн», период глубокой внутренней распри, период вражды между берестениками (биркебейнерами) и посошниками (баглерами).

В 1163 году в стране был принят закон о престолонаследии, и королем стал Магнус, сын ярла Эрлинга Кривого, которого поддерживали знать и высшее духовенство.

Права Магнуса на престол были весьма сомнительны, ибо его отец породнился с родом королей, женившись на дочери Сигурда Крестоносца.

Основным противником Магнуса стал самозванец Сверрир, который объявил себя сыном конунга Сигурда сына Харальда и внуком Магнуса Голоногого.

В результате длительной и кровопролитной войны Сверриру удалось завоевать престол в стране. «Власть Сверрира настолько возросла, что за исключением Магнуса-конунга и его людей не было человека в Норвегии, который не называл бы его конунгом», — написано в саге.

Талантливый военачальник, искусный политик, дальновидный государственный муж, конунг Сверрир сумел продержаться на троне двадцать пять лет.

В 1202 году он неожиданно умер.

В этот том вошли две первых части трилогии «Конунг» известного писателя, классика современной норвежской литературы Коре Холта, который, опираясь на материалы древней «Саги о Сверрире», сумел создать волшебную картину северного средневековья…

Счастливого плаванья на викингских драккарах!

ПРОЛОГ

Я, Аудун с Фарерских островов, верный спутник конунга Сверрира в добрые и недобрые времена. С самой юности я был его близким и единственным другом, пока ему не отворили последние врата, дабы он преклонил колена у ног Господа. Я сижу в усадьбе Рафнаберг в Ботне, темнота плотно окутала это забытое Богом и людьми жилье, притулившееся на высоком уступе, обрывающемся в море. Я выглядываю в волоковое оконце и вижу белые осенние звезды, и мне кажется, что там, в вышине, я вижу лицо конунга, вижу глаза моего покойного друга. Я был молчаливым свидетелем многих его тайных деяний, а часто и его духовником. Утрата конунга, этого грозного и вместе с тем богобоязненного человека, не терявшего ясность мысли, даже тогда, когда кругом звенели клинки, знавшего все о ненависти и страстях, сжигающих сердца людей, до сих пор гнетет меня. Он был великим пламенем в моей жизни, и я часто обжигался об этот пламень.

Я священник, я, как и конунг Сверрир, тоже ученик епископа Хрои из Киркьюбё на Фарерских островах, этих самых западных островах Норвегии. С тех пор судьба повелела мне следовать за Сверриром, начиная с его первого похода и до последнего дня его жизни, и потому я самый подходящий человек для того, чтобы рассказать о нем жестокую и вместе с тем прекрасную правду. Поэтому, когда йомфру Кристин, дочь Сверрира, его единственная дочь, пришла ко мне и спросила, не соглашусь ли я поведать ей все, что знаю, об ее отце, я ответил да. Да, йомфру Кристин! Был или не был он сыном конунга, тяготило его бремя правды или неправды и что говорил внутренний голос этому человеку, в котором звучало столько разноречивых голосов? Я знаю, йомфру Кристин: мой рассказ о том, что видели мои глаза и что помнит мое сердце, будет тяжел для тебя. Но как дочь конунга ты имеешь право знать о нем все, это твой долг.

Я и сейчас с чувством стыда и боли вспоминаю тот день, когда пришел к конунгу и сказал:

— Я хочу написать твою сагу.

Но он отказал мне. Ее должен был написать аббат Карл, который для того и приехал из Исландии.

Когда я читал сагу о Сверрире, конунге Норвегии, написанную аббатом Карлом, мною владело желание проникнуть в тайны его замысла, а не доверие к нему. Мое бедное сердце не испытало ни радости при чтении этой саги, ни почтения при встрече с конунгом, как должно было быть. Вполне возможно, что аббат Карл сидит сейчас у себя дома в Исландии и пишет на пергаменте продолжение и конец той саги о конунге, которую обещал написать. Я никогда не прочту этого продолжения. Сага аббата Карла — неправда, это ложь, это рассказ самого конунга о своей жизни. Это голос моего покойного друга, но голос этот служит лжи, Сверрир сам говорил то, что перо должно было писать. Мой добрый друг с его разноречивыми голосами хорошо понимал, что именно лучше всего послужит его делу. И руководствовался только этим. Он умел выбирать, не между добром и злом, что часто умеет даже самый жалкий из жалких, он умел делать правильный выбор. Умел выбрать между злом и еще большим злом, между ложью и еще большей ложью, и его выбор всегда был верен. Я понимаю, он должен был разрешить аббату Карлу написать его сагу и должен был отказать в этом мне, который не уступил бы ему. Но я горжусь тем, что был неуступчив.

Это единственное, в чем мы были несогласны, и единственное, что причинило нам боль. В тот день между нами не было дружеского расположения. Для меня правда незыблема, но он, конунг, мог и ложь превращать в незыблемую правду. Именно это, — а для меня это одна из загадок, которые мне загадал Господь Бог, — и было основой того, что всю жизнь до самой смерти он был моим другом.

Когда йомфру Кристин, молоденькая, всего шестнадцати зим, еще ребенок, но уже и женщина, ушла от меня сегодня вечером, я знал, что мое обещание было продиктовано желанием встретиться с ее покойным отцом где-то в глубинах моего мрачного сердца. Это будет борьба между мной и моим другом конунгом, борьба без пощады и снисхождения. Я уверен, что моим спутникам и мне на нашем пути из Осло в Бьёргюн придется провести в Рафнаберге еще много тяжелых ночей. А потому я хочу использовать это время для того, чтобы рассказать сагу, которую не смог написать. Сначала продумать ее наедине над кубком, когда-то подаренным мне конунгом, я буду осторожно прикладываться к этому кубку и строго следить за тем, чтобы мех с вином, висящий под потолком, не пустел слишком быстро. А потом снова позову йомфру Кристин, дочь конунга, и скажу ей:

— Вот правда о твоем отце.

Хватит ли у нее сил вынести эту правду? Да, потому что она дочь Сверрира.

Я знаю, что в моем повествовании не будет пустой недоговоренности, какая есть в саге аббата Карла, вот кто был мастер напыщенно излагать ложь. Но я верю, что в моем рассказе о жизни конунга — если когда-нибудь Всемогущий позволит мне записать то, чего я втайне жажду и на что страстно надеюсь, — будет нечто от той красоты, которой, по словам монаха Бернарда из Тунсберга, отличаются песни и сказания его родины. Бернард приобрел ученость в школе в Премонтре, ему известны книги и нынешних и давно забытых времен. Он рассказывал мне о них, и это были лучшие минуты в моей жизни.

Я снова подхожу к волоковому оконцу и смотрю на белые звезды над Рафнабергом. И снова вижу там его лицо, исполненное жестокой силы, присущей конунгам, и нежности, на какую только способно сердце человека.

Не знаю, ненавидит ли меня йомфру Кристин, но чувство справедливости, которое я постоянно ношу в сердце, заставляет меня признать, что у нее есть для этого основания. Думаю также, что где-то в ее юной мятущейся душе прячется глубокое уважение, даже нежность ко мне и всему, что я могу назвать своим. Ведь я был близким другом ее отца. В ее сердце я должен быть слиться с его образом, с образом конунга. Сейчас он на небесах у Господа Бога среди всех спасенных душ, а я, неспасенный, еще хожу по земле. И я, неспасенный и безвестный, единственный из всех, кто знает правду и имеет силу ее рассказать. Ни один мужчина еще не входил в опочивальню йомфру Кристин, и какое-то время она еще будет выходить оттуда не женщиной, но ребенком.