Вот какой была тогда Астрид:
Ее поступки диктовались и порывами женщины, и холодной волей мужчины. Ей была свойственна мудрость, которой обладал ее приемный отец, — в далеком прошлом они принадлежали к одному роду, — но также и его суровость ко всем, кто проявлял слабость. Думаю, она никогда не обращалась к Богу с надлежащим смирением, а только в буйном порыве или в опьянении любовью. И если бы Дева Мария позволила ей дать имя нашему Спасителю, она нарекла бы его именем своего любимого. И все-таки он покинул ее.
Вскоре они вернулись… Мы пошли дальше в Киркьюбё.
По пути домой я пытался убедить себя, что люблю всех, — раз ее любовь досталась другому, я должен любить всех. В тот день, идя позади них, я питал любовь к своим родителям, Эйнару Мудрому и Раннвейг. Я чувствовал также глубокое уважение к епископу Хрои, растущее любопытство к многогранной душе Гуннхильд и некоторое почтение к оружейнику Унасу. Но каковы были мои чувства к Сверриру?
Думаю, его сострадание к проигравшему было искренним, и он выражал его молча. В этом чувстве не было ни презрения, ни торжества. Поэтому я не завидовал Сверриру. Когда мне пришлось отказаться от той, которую я любил, я оказался накрепко связанным с тем, на кого пала ее любовь. Гордость, а в ней у меня никогда не было недостатка, заставила меня следовать за человеком, получившим то, чего не получил я. Но заговорили мы с ним об этом лишь много лет спустя.
В начале осени епископ Хрои, приемный отец Астрид, обвенчал их, и на другое лето Астрид родила сына, которому при крещении дали имя Унас. В то же лето мы со Сверриром отправились на Оркнейские острова, чтобы от имени епископа рассчитаться за большое распятие, ставшее гордостью Киркьюбё. Там, на Оркнейских островах, мы должны были завершить свое образование и начать служить церкви, свет которой сиял и в тайниках наших душ и на всей Божьей земле.
Мы покинули Фареры под предводительством Свиного Стефана, это был наш со Сверриром первый поход в мир лжи и счастья, который оказался совсем не таким, каким мы его себе представляли, и, главное, не таким добрым. Свиной Стефан был наш друг, про него говорили, что на море в тумане он носом чует землю и что в двенадцать лет он умертвил быка, задушив его голыми руками. Свиной Стефан отличался не благородством, но силой, и проявлял жестокость, когда все кругом были жестоки, он был полезен конунгу, и мой конунг часто потом прибегал к его помощи.
Когда наш корабль собирался выйти из гавани Киркьюбё, на берегу столпилось много мужчин и женщин. Среди них была и Астрид, в этот день она не выглядела красивой и была больше похожа на наказанного ребенка, чем на счастливую молодую мать. Она была не в силах выразить своему мужу преданность, которой он ожидал, уезжая от нее. Но Сверрир отнесся к ее холодности со спокойствием, похожим на ледяной шквал, долетевший со студеных морей. Мое уважение и преклонение перед его силой было тогда сильнее, чем потом. Но, думаю, каждый мужчина, ставивший дружбу выше любви, поймет меня, если я скажу, что в тот день моя верность Сверриру была больше, чем мое сочувствие Астрид.
Епископ Хрои поднялся на борт, чтобы перед отъездом благословить нас и всю команду. Мы все стояли на корме и пели: Господи, помилуй! Два золотых кольца, последний взнос за большое распятие, хранились у Сверрира. Только мы с ним знали, что у него есть еще одно кольцо, которое тоже было частью нашего долга, но его Сверрир хотел сохранить, если представится такая возможность. Провожающие махали нам, мы — им, и корабль вышел в море.
Мы все были привычны к морю, и ветер был попутный. Над морем раскинулось высокое летнее небо, мы со Сверриром, ставшим потом конунгом Норвегии, сидели на корме. В первый вечер, когда острова и горы у нас за спиной скрылись в море, он говорил мне с большой убежденностью, но также и со скрытым гневом, о праве мужчины идти своим путем и испытать свою судьбу. Он говорил с такой силой и страстью, предел которой может поставить лишь воля Божья, или смерть. И я понял, а он этого и хотел, что за всеми его словами о праве мужчины кроется нежность к ребенку и женщине, всколыхнувшаяся в нем, когда их разлучило море.
Молчанием и едва уловимым холодом Сверрир пытался отгородиться от всех, кто был на борту. От Свиного Стефана, когда тот пробирался между скамьями гребцов и от любого из команды, если кто-нибудь вдруг приходил к нам на корму. Его голос обрушивался на человека, как шквал, в нем слышался приказ, и пришедший уходил. Об Астрид он не проронил ни слова. Но сказал, упомянув Унаса, которому было пять недель и который, по мнению отца, был умный и сильный мальчик, что и мне было бы хорошо иметь близкого человека, способного поддержать меня в трудную минуту, какую-нибудь женщину из хорошего рода, обладающую силой, свойственной лишь преданным душам. Потом он замолчал.
Этот обычно молчаливый человек выбрал своим слушателем меня, должно быть, потому, что я умел слушать, мои уши в такой же степени обладали способностью слушать, как его уста — говорить. Море несло нас, безбрежное, открытое море, птицы и звезды указывали нам путь, а штормы были где-то далеко. Наш груз тревог и грехов был укрыт так надежно, что нам ничего не стоило делать вид, будто его вообще не существует. Через некоторое время я сказал, что безграничная преданность — тяжелое бремя для того, кто несет ее, и тот, кому она предназначена, должен платить за нее. Однако мужчине не пристало оспаривать свое мужское право, ему лучше отвернуться и промолчать. Вообще-то, я только повторил слова Сверрира — запомнил, сократил и вернул их ему в подтверждение того, что я понял сказанное им мимоходом и согласился с его мнением. Он заговорил о другом и, мне показалось, повеселел.
А вокруг раскинулось море, и птицы со звездами указывали нам путь.
Как я уже говорил, йомфру Кристин, Сверрир вез на Оркнейские острова золотые кольца, которыми епископ Хрои должен был погасить долг за большое распятие. Но было у нас и еще одно поручение, о котором на корабле не знал никто, кроме нас. В Киркьюбё ходили слухи, что там на Оркнеях, в доме каноника в Киркьювоге, есть книга содержащая истину, открывшуюся когда-то женщине в Ромаборге.
Епископ Хрои не знал, как звали ту женщину, но, будучи сам епископом, был убежден, что она состояла в близком родстве со многими могущественными епископами, служившими в городе папы. Опасная и суровая истина была явлена этой женщине в откровении. Истина о главном и неглавном, внутренняя и внешняя, а также ответ на то, что не имеет ответа. Были основания полагать, что никто, без помощи Господа Бога, не смог бы постичь эту истину и найти столь точные слова, дабы выразить то, что другим лишь приоткрывается. В Киркьюбё считалось, будто этот священный пергамент с пламенными глаголами Господа, написанными на языке, известном лишь немногим и содержащий сведения о смерти и безднах ада, с которыми предстояло познакомиться нашим недругам, был когда-то привезен в Киркьювог на Оркнейские острова.
Думаю, йомфру Кристин, что где-то должна быть такая книга. И если она еще не написана, ее непременно кто-нибудь напишет, пусть даже и не я. Но если несколько сотен душ в нашем крохотном Киркьюбё верили, что она находится в Киркьювоге на Оркнейских островах, то объясняется это той же завистью и невольным почтением, которые заставляют вшивого бонда из Сельбу верить, будто улицы в Нидаросе, где живет архиепископ, вымощены жемчугом и чистым золотом.
Мы со Сверриром должны были выяснить, хранится ли в Киркьювоге этот священный пергамент и постараться выменять его на какие-нибудь ценности. В качестве первого залога мы должны были воспользоваться золотым кольцом, которое Сверрир носил на шнурке на шее, об этом кольце знали только он и я. В уплату за этот пергамент епископ собирался следующей осенью отправить на Оркнейские острова два корабля с полной командой. Так он сказал нам. Люди, приплывшие на тех кораблях, должны были без какого-либо вознаграждения пять лет служить оркнейскому ярлу. Поэтому нам надлежало молчать об этом, ибо кто захочет отдать пять лет своей жизни за книгу, которую он не может прочесть и которая даже ученых людей способна повергнуть в страх, не принеся им радости? Не сомневаюсь, что епископ Хрои придумал бы, как отправить корабли на Оркнейские острова, чтобы люди не заподозрили, что их там ожидает. А дальше уже ярл Харальд должен был заботиться о том, как внушить любовь и повиновение тем, кого ему отдали в уплату за слово истины. Мы плыли семь ночей, пока впереди не показалась земля.